Мне вдруг стало казаться да мне стало казаться
Что я только лишь гостья в этой странной стране…
                    Виктория Андреева

* * *

С чем мне связать стихи этой женщины с таким тонким иудейским, или итальянским лицом, появившейся на пороге моего дома в Томилино, в окружении своего мужа и сына лет двенадцать тому и так радостно удивившейся букетику незнакомых ей фрезий, которые моя жена подарила ей?.. С чем же связались в моей памяти ее строки? С прозрачными ли овидями Прованса? С терракотовыми их холмами? С крылатыми ли пиниями генуэзских побережий? А, может быть, с многоэтажными каменными призраками ночного Манхэттэна, или с забытыми людьми и Богом русскими церквями и деревнями - под нетопырями осенних туч?

* * *

Вытолкнутые советским духовным прессом на Запад, лет за двадцать до нашей встречи, после эмигрантских мытарств, особенно нелегких для гуманитариев, преподавая и выпуская при этом литературно-философский журнал "Гнозис", встречаясь с последними могиканами русской эмиграции первых волн, но так и не вписавшись в контекст жизни "Американской империи" - в "Этажи Гадеса" (Арк. Ровнер) - они вернулись в бурно изменяющуюся Россию 90-х.

 

* * *

Что же принесли с собой эти странники, казавшиеся нам уже немного иностранцами?
Виктория читала стихи и они сразу поразили своей грациозной прихотливостью, акварельной зыбкостью образов и картин. Скрипичностью звука и прозрачной печалью. "Монтеверди"… "Сон тверди" - переливались имена и названия.

 

лаванды терпкая печаль
сухая прелесть иммортелей
растрескавшиеся пленеры
прованса -
неба
сиреневая пастораль

"Сон тверди"

 

Нам с женою и сыном - "подмосковным коктебелам", поклонникам Макса Волошина, открытым душой Средиземноморью - все это было интимно близко:

 

ритмичное дыханье гор
их закругление туманно
явленье их отчасти странно
для жителя равнин и дол
их гобеленная печаль
плывет заплаканно и строго
мечтательным подножьем Бога
в холодную как бездна даль
и в этом долгая услада
для вечереющего взгляда

"Пятна света"

 

Ласкало слух и это:

 

Средь моря посреди земли
Средь неба, гор и Среди -
Земноморья
Сухой стрекочущий мотив
И ветер пряно теребит
Зеленые макушки лета
И речь французская стрижом
Стрижет опушки поднебесья
И эхо праздничным холмом
Сбегает в каменное буролесье
Сезанна…

"Сон тверди"

 

* * *

 

Строчки являлись легко как жест руки - анжамбеманы, ассонансные, как бы необязательные созвучия вместо рифм, отзвуки французской речи - школа новых поэтик и в тоже время классическое целомудрие души, избегающий тяжких соблазнов постмодерна - все это привлекало.

 

* * *

 

В ее поэтический опыт органично вошла поэзия целой плеяды поэтов русской эмиграции и особенно русских парижан 1920-х и 1930-х годов - стихи, которые ранее не были известны у нас, и к которым она проявляла непосредственный интерес. Ей были близки такие имена как Адамович, Поплавский, Червинская. Приходят на ум строки Бориса Поплавского:

 

Розовый свет опускается к белой долине,
Солнце встает, занимается небо души.
Ангел танцует в лучах голубой мандолины,
В парке замерзших деревьев блестят камыши…

 

* * *

 

…А вот я смотрю стихи юной Виктории, 60-х годов, когда казалось "все начиналось" в расселинах, представлявшихся вечными, льдов советской "Утопархии": в Москве тогда закипали художественные течения, возникали литературно-философские кружки, поэты вырывались со стихами на площадь Маяковского: Зачем, Весна, в сонатах городов / Ты снова музыкой дождей и отражений / Фигур и фонарей, - колен сближений / и схлестов упоенья и тоски? - писал я тогда.

 

* * *

 

Читаю стихи Виктории из тогдашнего сборника "Нафталинный Пьеро"

 

Мне - белый флаг надежд.
Мне - в поле сирый ветер,
Протянута рука из под полы
Одежд
Мне - робкие стихи, неверные
Обеты
И зыбкие мечты передрассветных звезд

 

И, конечно, вспоминается страннический венок Макса Волошина:

 

В мирах любви - неверные кометы
Закрыт нам путь проверенных орбит…

 

Это странничество, бесприютность на земле, что в России, что на Западе - постоянный мотив лирики Виктории Андреевой.

 

* * *

 

А здесь - юная Виктория как бы роднится, с ушедшей тогда уже А. Ахматовой, может быть, уже видя себя в будущем Париже:

 

…мир без тебя -
как это просто:
сырой и будний блеклый день
и на трамвайной остановке
поземкой мартовской метель
и снега черная каемка
и я, как ты, с парижской челкой

"Нафталинный Пьеро"

 

* * *

 

А вот и московское детство, для каждого поэта детство "Ковш душевной глуби":

 

чулан в котором помнится когда-то
хранилось платье бабушки Агаты
и шепот музыки как нафталинный шорох
и вечное брюзжание часов
ах там ли здесь ли
- vale
- будь здоров
камин пред ним бумаги старой ворох
в углу затеи чёрных пауков
и занавеску ветер чуть колышет
и кто-то в кресле спит почти не дышит
не слышно в комнате ничьих шагов
лишь слабый и полузабытый
знакомый с детства аромат духов

(Там же)

 

* * *

 

Но "Кружится волчок, кружится волчок!", Парки неумолимо прядут свою пряжу, ведут нити… Франция, Италия, Соединенные Штаты - труды, дни, разочарования, вечные тяготы быта… смены квартир, обстояний. Тесные эмигрантские мирки, друзья и враги… Но дух поэта не поддается.
Вот один из ярких лирических бросков - стихотворение "двоится линия холма" это внутреннее возрастание несмотря на громадные противодействующие силы социумов, толп, потоков оглупления в мире "глобальной деревни", враждебной - рвущейся к высям душе:

 

Двоится линия холма
Круги кольцуют атакуя
И центром мощного ствола
Упруго крону неба рву я
И каждой клеткой веткой я
Вверх рвусь извилисто минуя
Препоны тлена и огня
Макушкой острою ликуя
Я - дуб восставший на дыбы
Пятою землю попирая
Корявые мои листы
Непрошеные гости рая…
…………………………......
Извилистую сеть плетя
По небу я ползу ветвями
И солнце - вечное дитя
Играет синими лучами

"Сон тверди"

 

* * *

Города, океаны, страны потоки карусели людей, судеб. Чужие стены потолки, пейзажи …за окнами - чужая жизнь:

 

Лето в доме м-ра Томпсона в Сассексе

три птицы сбившись
Вкруг заемного уюта
Три горьких пленника
Безрадостной судьбы
Мы стены слушаем
Мы вдумываемся в сны
Разгадываем
Криптограммы звука
Чтоб века этого оскал безумный
Означить в назидание другим

"Рамо порхающая муза"

 

И еще одно стихотворение о жизни за океаном:

 

в Нью-Йорке мы живем втроем
прохладный звонкий водоем
и в окнах плавает река
задумчивые берега
и облака по дну ползут
размеренно как ход минут
и неба светлая рука
задумчива и глубока
она спускается в наш дом
когда мы в нем сидим втроем
она выводит облака
задумчиво из глубока
она задумывает сны
которые всегда грустны
деревья тычутся в наш сон
как рыбы в звонкий водоем
деревья плавают во сне
и листья плачутся в окне
…………………………..
и деревянною клюкой
стучится дерево в наш дом -
в прохладный звонкий водоем

(Из неопубликованного)

* * *

 

Затем Виктория с семьей уже в России, в круговерти со- бытия с нашей жизнью и с неустройством быта, и снова бесконечная редакторская, переводческая работа иногда стихи, редкие выступления но все же здесь родной язык и хоть замороченные, очумелые но свои, российские, иногда и склоняющие к певучей строке ухо - человеки …Москва

 

Приведем отрывок одной из поэтических вершин Виктории, маленькой поэмы "Монтеверди" - это вечный средиземноморский миф о любви - миф об Орфее и Эвридике. Он весь звучит как бы старинной музыкой, ее дальней прелестью:

 

…ах! надежды позади
ах! Печали впереди
зыбок этой жизни сон
горек этот миг
терпкость ветра
нежность дня
тихая улыбка далей
окрыленные печалью
высота и глубина…
……………………….
Эвридику ждет Орфей
Отпусти нас царь теней!

Сон любовью освящен
Солнцем тихим всходит он!

Ах! Печали позади
Ах! Надежды впереди
С тенью нежной Эвридики
Словно гибкой повиликой

Прочь от вод холодной Леты
Двое бродят в пятнах света
Свет ликует и поет
Эвридике светлым эхом
Песни звонкие прядет…

("Монтеверди")

 

* * *

 

Виктории уже нет с нами. Царь теней забрал ее. Но светлое эхо напева ее строк здесь… Пятна света среди морей тьмы прошлого и идущего века. И этот "Сон тверди" (название сборника ее стихов) казалось, непробудный - освещен тихим светом ее глаз. И освящен любовью.

 

* * *

 

Поэт всегда - странник. О н - трепетно здесь, но всегда больше "за"… ...за холмами, за горами в мирах Несбывшегося
                   (А. Грин)

 

И хочется закончить эти краткие заметки летящими стихами Виктории, столь созвучными лучшим напевам русской поэзии:

 

Когда мы станем снегами
И солнце взойдет над снегами
Нездешними берегами
Над нами пройдут облака
И вспыхнет сиреневым блеском
Цветок подаренный детством
Холодным и зябким блеском
Повторится в них заря
Зеленый и желтый и белый
По небу пройдут несмело
Повиснут над светом белым
Летучие два крыла

("Нафталинный Пьеро")

 

И еще - эта нежная краска из ее стихов:

 

мерцанье озера
зеркальные глубины
расходится в воде
сиреневая пыль
рябь розовой воды
застенчиво старинной
как перламутр Моне
как омуты минут

(Там же)