Виктории Андреевой посвящается

2011 год, середина ноября… Падает снег. Большими крупными хлопьями.  Он падает, падает и никак не может улечься на землю. То ли ему не хочется, то ли он просто не может этого сделать. Никаких белых сугробов и пушистых одеял – асфальт по-прежнему остается черным и блестящим. Белые подданные неба, неспешно спускаясь по невидимым спиралям, уходят  в землю и, вероятно,  по ту сторону  Земли  продолжают свой неведомый путь. Они послушно следуют воле Неба. Суетливые машины, снующие люди, голые деревья города Долгопрудного – театральные задворки для размеренного шествия белых посланников.  Их движение привлекает, притягивает, собирает мое рассеянное внимание. Я обнаруживаю себя и следую за ними. Дети моей детской студии, их озабоченные мамаши, некупленная гофрированная бумага, неоплаченная квитанция и запеканка в духовке теряют свою значимость.
Мои проводники открывают дверь в прошлое…
Москва, 2000 год. Новые люди, новые знакомства, новая среда. Что-то очень большое и удивительно, не похожее на то, что было раньше под ташкентским солнцем. Новый  мир и необычная сила  чувствовалась  за  этими людьми. Предчувствия, ожидания, опасения, вдохновения, недоумения.  А.Р. в самом центре, и все вокруг него. Он был недосягаем. Можно было  только впитывать и всматриваться издалека, укрывшись за спиной всезнающего мужа. Все потоки внимания туда, к нему, к наставнику, к центру сосредоточения смыслов. Неуверенность и растерянность, озабоченность отношениями, захваченность идеями и смыслами. Хотелось быть ближе к центру, казалось, что все самое важное происходит именно там!  Во всем этом центростремительном движении то тут, то там мелькала фигурка маленькой женщины в сером платье, с большими глазами и тонкими чертами лица. Взгляд мой ловил  ее пунктиром обозначенные появления в многолюдном пространстве… Она легкой тенью скользила между плотными мужскими потоками энергий и смыслов. Она не привлекала моего прямого внимания. Но порой плавное движение руки, внимательный вопрос, робкая улыбка мягкими волнами набегали на мои берега. Тонкими бубенцами звучали ее негромкие фразы, и становилось тепло. Мы мало общались, почти не разговаривали, и уж никак нас нельзя было назвать подругами…
Наступил февраль 2002 г. Помню внутреннее напряжение, шедшее извне…  Лекции А.Р. «О многообразии религиозного опыта». Короткие личные беседы с ним. Постоянно напряженные глаза мужа. И две почти нереальные встречи с застольями и танцами в доме у А.Р. Две слившиеся в одну для меня. Пир во время чумы…
Квартира Виктории и Аркадия. Очень много света. Возможно, были зажжены все лампы в доме, а может быть, пространство комнаты светилось  само по себе.  Но скорее всего, лампочки горели у меня внутри, и поэтому все казалось столь ярким. Мы стояли в кругу, и я чувствовала необычайную радость в сердце. Звучала музыка Гурджиева. Тогда я  услышала ее впервые. Радость  текла наружу и заполняла каждый уголок квартиры. Радость была легкой, звенящей и торжественной. Она смешивалась с чем-то еще, натянутым, как струна. Это Что-то летало и гудело в воздухе. Мое сердце почему-то разрывалось от предвкушения чего-то предельного.
Потом я спонтанно, импровизированно танцевала под  музыку Гурджиева. Танцевала в длинном бордовом платье, это было Ее платье. Оно до сих пор лежит у меня дома, и я изредка танцую в нем… Танцевала босиком.  Я  не знала о чем, не знала зачем. Но меня подхватывали волны радости и напряженного Нечто, подбрасывали мои руки и аккуратно, бережно переставляли ноги.  Я переливалась в волнах света, удивленная и благодарная. Внимательно и вдумчиво смотрели на меня глаза людей из полумрака. Во время танца свет в комнате притушили. Музыка стихла. Я ушла переодеваться в соседнюю комнату. В голове мелькнуло: «Но где же она? Где ее точное и поддерживающее присутствие?» Потом был пир, все сидели за накрытым столом.  Опять стало нестерпимо светло. Наверное, включили все лампочки в доме. Аркадий предложил подумать над  фразой «Искусство питает душу перед лицом жизни и смерти». Еще много дней и недель эта фраза прорастала во мне и так и не смогла до конца открыть свою тайну.  Мы думали над фразой, а  за стеной в маленькой комнате Она смиренно ждала великого перехода. Но в тот день я этого не знала. Как ничего не знала и о ее неизлечимой болезни.
В Ночь, когда переход свершился, мне снился сон. Мне снилось, что я теряю кого-то, очень близкого и дорогого, теряю частицу себя. Я чувствовала, как кто-то уходит. Где-то глубоко внутри я знала, что это Она. Что-то лопалось, рвалось и исчезало во мне. Утром в солнечном сплетении поселилась тяжесть, пространство вокруг стало очень плотным... Я спросила мужа: «Что-то случилось с Викторией?». «Нет, – ответил он мне, как обычно сухо и сдержанно. – С чего ты взяла?» – «Мне снился  сон…»
 Днем  была очередная лекция из цикла «Многообразие религиозного опыта». Аркадий сильно опоздал, такого обычно не бывало. Но все состоялось. Я не слышала ни одного слова и все время чувствовала очень высокую плотность пространства. Сердце трепетало и падало в груди. А после лекции  муж сообщил, что Она скончалась. Помню, что Валерия никак не отреагировала ни телом, ни мыслью, ни эмоцией – ведь мы не были дружны и практически не общались.  Ум Валерии подсказывал, что нет  повода для особо глубокой печали, ведь этот человек лишь слегка коснулся ее жизни... Испуганная Валерия говорила общие фразы, смущалась, зажималась, чувствовала неловкость и желание как-то быть полезной и в то же время убежать.  
Начались дни подготовки к похоронам…
А.Р. попросил меня побыть у них  дома и убрать квартиру. Мы встретились на станции метро. Было шумно и людно. Я хотела быть полезной… «Вы могли бы поехать к нам домой, побыть там какое-то время и прибраться?» У меня от ужаса  перехватило дыхание. Это означало, что я буду дома одна рядом с мертвым человеком. Наставник прочитал мои мысли и сухо произнес: «Тела там нет».  Я поехала и всю дорогу вжимала голову в плечи от стыда за свои мелкие мысли. В пустой квартире было спокойно и светло. Прилежно убирая отхожие места, я все думала о ней, о своих страхах, о неясных смутных движениях внутри меня. На излете второго часа я осознала   внезапно усиливающуюся и нарастающую тягу к этой женщине, непреодолимое желание побыть с ней рядом. С чего это? Ведь ее уже не было…  И поговорить с ней было уже нельзя, и посмотреть в глаза тоже…
На следующий день Аркадий сообщил о дне похорон. Я неожиданно для самой себя решила поехать, хотя и очень боялась...
Я всегда боялась смерти. Панически боялась. В детстве я укрывалась с головой под одеяло и старалась скрыться от наступающей темноты. В юности всегда пользовалась случаем, чтобы не пойти на похороны дальних родственников. И радовалась, что мои близкие не настаивали. В школе, когда на уроках литературы нам рассказывали о подвигах героев Отечественной войны, я всегда  думала, что, попади я в плен к фашистам, точно не выдержала бы пыток и обязательно предала бы своих за обещанную жизнь. Мне становилось стыдно такой своей слабости и очень хотелось рассказать об этой напасти подружкам… Но рассказать казалось еще хуже. И я не рассказывала. Когда в 18 лет в горах погиб мой двоюродный брат-альпинит, я не смогла смотреть мертвому брату в лицо. Я стояла у гроба и все время смотрела в ноги, на крышку, на лица матери и отца, убитых горем. Я просто не верила.
В школе внезапно покончил с жизнью тихий одноклассник в 15 лет. Повесился. Узнать причину было жутко. И мы не узнавали. Мы пришли к нему домой, смотрели, как погружают тело в машину. Подходили по одному, клали цветок у гроба. Маленького Фархада как будто и не было в гробу. Его не было в классе и не было в гробу.
Потом был любимый дедушка. Я ехала в автобусе с отчимом и вдруг узнала от него, что дед внезапно умер в госпитале, куда лег поправить здоровье. Я громко и отчаянно разрыдалась от несправедливости: «Почему его забрали у нас столь рано и  внезапно?!» Позже неожиданно заболел  неизлечимой болезнью близкий приятель. И тоже умер. Не вылечился. Нам, 23-летним, это было непонятно. Это было неловко. Мы были веселой компанией: романтические свидания, походы в горы, ночные посиделки с  вином и танцами. А тут вдруг больница, коляска, а потом похороны. Я просто заставила себя пойти навестить его за неделю до смерти. Прикованное к постели молодое тело и огромные, в пол-лица, глаза смерти. А в них ужас, безысходность, провал. Они как будто цеплялись за меня и кричали: «Спаси меня!» А я не знала как, и мне было страшно  быть рядом с этим отчаянием и обреченностью.
На похороны друга детства, сорвавшегося с крыши московского небоскреба во время выполнения заказа по промышленному альпинизму, я просто не пошла. Не смогла. Сбежала. Поняла, что не смогу больше вбирать в себя ужас каждой дрожащей клеточки, лишившейся жизни и не обретшей ничего взамен. И где-то глубоко внутри себя решила не смотреть, не видеть, не знать. Незнание и избегание довольно успешно и долго помогали не касаться этой темы, но ужас, впитанный и убаюканный, так и остался вибрировать в клетках моего тела. Ужас, отчаяние, страх и паника животного начала, конечного существа.
…Мы  сели в машину и поехали на кладбище. В уазике вокруг гроба сидели пожилые поэты, близкие друзья наставника, из молодых были почему-то только я и А.М. Это показалось мне тогда странным.
Было как-то по-особому светло.  Снег  тихо падал, пролетая сквозь лица стоявших над гробом людей. Белые посланцы Неба незаметно и  бережно садились на темные воротники  пальто и курток, исчезали, едва коснувшись  теплой щеки. А за ними уже спешили следующие, неся с собой неведомую весть. Было очень тихо и торжественно. Снег падал над людьми и параллельно с ними, он был танцующей метафорой другой жизни и другой смерти. Возможно, он падал для меня… Я стояла среди красивых людей, печальных, но как-то по-особому, собранных и внимательных. Московские поэты и писатели стояли молча, лишь изредка тишину нарушали слова-откровения. В этом стоянии теплым зимним утром на московском кладбище не было ужаса и отчаяния, надрывной разрывающей душу тоски и страха. Была боль утраты, смирение и понимание. И живая ощутимая связь с кем-то или с  чем-то, что трепетало вокруг последнего ложа удивительно красивой женщины. Это Что-то сливалось с музыкой струящегося и замирающего снега и наполняло атмосферу светом и ясностью. Как будто это Что-то знало, откуда и куда приходят посланники Неба. Последние минуты превращались в мгновения вечности. И время исчезало. Внутри я плакала, но не от горя утраты, а от накала звенящей длительности и предельной реальности происходящего. Каждый звук, каждое слово, каждый поворот головы и покачивания тел  глубоко отпечатались в моем внутреннем существе. Она, лежавшая во временной колыбели между небом и землей, была глубже и спокойнее нас, стоявших  вокруг Нее. Она поддерживала нас и дарила надежду. Сквозь лицо просвечивал Лик. Я любовалась и впитывала. Я не могла поверить, что такое может быть, когда видишь смерть.
Прошло около 10 лет… За это время столько всего произошло…  И казалось, события  февральского дня ушли куда-то далеко, забылись и остались в другой жизни. Мы не были с Ней  особо дружны: не вели длинных разговоров, не обсуждали наболевшее и высокое, не было у нас и совместных дел. Мы мало общались. И казалось, я не помнила Ее… Валерия забыла Викторию…
Но случилось нечто странное этим летом.
Я ехала в автобусе к метро «Речной вокзал». В голове  злобными пчелами жужжали мысли, спина напряженно горбилась, и я с тоской пыталась решить очередную дилемму. И вдруг совершенно неожиданно, без всякой настройки и подготовки, внутри что-то щелкнуло, в сердце стало тепло, радостно и больно. Я разревелась. Комок напряжения, недоверия и несогласия с миром растаял, и я внезапно примирилась сама с собой. Перед глазами стояло лицо Виктории, она мягко улыбалась. Было чувство, что она сидит рядом, успокаивает и поддерживает меня.
Валерия растерялась и не знала, как реагировать на все это, как это определить, объяснить и в какой ящик поместить... Слишком внезапным и сильным было нахлынувшее переживание. Слишком ясным и интенсивным  было ощущение Ее присутствия.
С тех пор такое стало случаться часто. Посреди забот и хлопот, в автобусе, в метро или на улице я вдруг обнаруживала свое лицо, мокрое от слез. Было неловко перед прохожими, и я прятала лицо в воротник пальто, но остановить волну не получалось и не хотелось. Все вокруг тогда становилось каким-то нереальным, ненастоящим и неважным. Важным было то, что внутри, в самой середине груди. Я становилась этой серединой и оттуда протягивала луч навстречу чему-то. В этих необычных состояниях луч находил Викторию в неизвестных и туманных пространствах  Реальности. И она появлялась. Было ощущение, что она полулетит рядом… Ее присутствие дарило поддержку старшей сестры, матери, я чувствовала в себе мягкость и наполненность. Меня как будто становилось больше. Смерть и сон начинали отступать. Появлялись ясность и жизнь.  
И каждый раз хотелось продлить эту встречу, это состояние. Но оно также внезапно кончалось, как и начиналось. И только легкий шлейф радости, благодарности и тайны тянулся за ярким переживанием в течение двух-трех часов, а потом все таяло, как снег. И можно было лишь догадываться, в какой параллельной Реальности все это продолжало жить.
Почему мы так неожиданно встретились?
И я стала вспоминать. Память медленно, но верно возвращалась ко мне. Все эти 10 лет меня, оказывается, тянуло к этой женщине, но Валерия никогда этого не замечала. Передо мной медленно поплыли удивительные совпадения и красноречивые эпизоды…
Часто мои новые знакомые путали мое имя. «Валерия», – представлялась я. «Так вот, Виктория», – продолжали они. «Виктория» неизбежно побеждала, а «Валерия» осыпалась неустойчивыми буквами. Я удивлялась: никогда раньше мое имя не путали с другими именами…
Иногда в литературных салонах проводились презентации книг Аркадия или музыки их сына Антона. Бывало, что там показывались видеосюжеты о Виктории. Интервью с ней, то, как и о чем она говорила, всегда вызывали у меня  симпатию. В доме Аркадия долго висела Ее огромная черно-белая фотография с устремленным вверх взглядом. Глаза Виктории надолго приковывали мое внимание. Этот портрет теперь я вижу на стене в квартире их сына. Мне нравится этот портрет. Мне хочется долго на него смотреть.
После портрета появился «Телефонный роман». Я читала его… и хотелось поддержать, утешить, обнять.
На дисках Антологии русской поэзии я слышала ее стихи и стихи других поэтов в ее исполнении. Мне всегда хотелось слушать их снова и снова. Мне нравится ее голос, ее интонации. Втайне, когда все оценивали бесподобное чтение Аранзоном своих собственных стихов, я предпочитала слушать их в исполнении Виктории.
Мне часто вспоминался сюжет рассказа А.Р. о связи с человеком после его смерти. И мне казалось, что он пишет в этом рассказе об общении с ее душой. Название рассказа забылось, запомнилось ощущение после него. Стала чаще вспоминаться моя связь с дедушкой. После его смерти в ночных снах и дневных грезах мы часто встречались в необычных обстоятельствах... Это было странно и жутковато. Но тогда мне было 16, и я ничего не хотела знать о смерти и о том, что подлинная связь остается, когда тело разрушается.
 А вот неожиданное появление Виктории после ее смерти было легким и радостным.
И сейчас, каждый раз воспоминая Викторию, знакомое состояние проявляется полно и моментально. Оно спускается откуда-то сверху и остается в груди, растворяя ненужный мусор ежедневной суеты. Я чувствую радость от того, что знакома с ней, благодарность, что она не растаяла для меня бесследно в вечности, а сидит иногда рядом...

  Валерия Рыжова